Образ Медного Всадника в поэзии конца XX века
Поэма Бродского, датируемая 1961 годом, – раннее его произведение, написанное ещё в Ленинграде, то есть в то время и в том месте, о которых поэт будет вспоминать всю жизнь.
Петербургский герой всегда литературен – он вышел из города, как из какого-то более или менее известного текста. Герой Бродского – петербургский житель, лирическое “я” поэта. Он вымышлен и реален одновременно. Читатель ощущает повторяемость событий и судеб, герой оказывается в ситуации пушкинского и мандельштамовского Евгения, также гоним “столетьями гонений” и “тарахтящим веком”:
Гоним столетьями гонений
от смерти всюду в двух шагах,
теперь здороваюсь, Евгений,
с тобой на этих берегах.
Пётр более симпатичен Бродскому, чем его антагонист – Ленин, который, “пожалуй, только в двух отношениях был сходен с ПетромI: в знании Европы и в безжалостности” (эссе “Ленинград”). Пётр родствен поэту по способу видеть мир. С точки зрения Бродского, “Пётр провидел город, и более чем город: Россию с лицом, обращённым к миру < .> Он был влюблён в пространство, особенно морское” (там же.)
Бродский определил, откуда у него, как, впрочем, и у всей русской литературы, колыбелью которой, по его мнению, стал Петербург почти сразу после основания, возникло представление о свободе: “Личность в этом городе всегда будет стремиться куда-то в сторону, поскольку пространство, перед ней предстающее, не ограничено и не разграничено землёй. Отсюда – мечта о неограниченной свободе” 3. Конечно, имелась в виду прежде всего свобода духовная.
Именно о духовной свободе, позволяющей человеку гонимому оставаться самим собой, говорил Бродский и в своей Нобелевской лекции, развивая одну из самых важных идей поэмы “Петербургский роман” – о человеке, который “гоним, но всё-таки не изгнан”.
Мировидению Бродского и, вероятно, вообще петербургской поэзии в лучших её проявлениях присущ “вертикальный” взгляд на происходящее: сквозь быт и повседневность проглядывает бытие; произведения, в которых живёт Петербург и в которых “прописаны” петербуржцы, всегда стремятся пробиться к первоначалу, к каким-то высшим точкам бытия человека и мира, что и выводит их из разряда произведений узко-топонимического плана.
К числу именно таких произведений можно отнести и поэму-аллюзию Нонны Слепаковой “Монумент”. По сравнению с “Петербургским романом” Бродского она имеет более явное сюжетное, даже можно сказать, остросюжетное оформление. Сюжет универсальный внутри петербургского текста – герой наедине со стихией наводнения и Монументом, но монумент на этот раз – памятник Ленину у Финляндского вокзала.
Параллели с пушкинской поэмой в “Монументе” настойчивы. Интересно, например, что здесь, как и в поэме Пушкина, имеет место феномен, который можно определить как запрет на прямое называние Петра (в данном случае – Ленина) по имени. Слепакова, как и Пушкин, использует перифразы: “Монумент” – “памятник” – “строитель коммунизма” – “бухгалтер мятежа” – “на Господа восставый” – “делец отважный” – “несостоявшийся присяжный поверенный” – “Медный Пешеход” – “медный Вождь” – “кумир” (ср. у Пушкина: Пётр – “мощный властелин судьбы” – “кумир” – “горделивый истукан” – “Строитель чудотворный” – “грозный царь” – “Всадник Медный // На звонко скачущем коне .”). И.В.Немировский, затрагивая эту тему в своём интересном исследовании о пушкинской поэме, отмечает, что до Пушкина “табуирование имени Петра не имело традиции в русской литературе < .> Запрет на называние имени (и на изображение лица) – важнейший признак сакрального текста (и прежде всего – Библии)” 4. Сакральное начало в пушкинской поэме можно увидеть, в частности, в центральном эпизоде поэмы, рассматривая бунт Евгения как кумироборчество. Это сакральное начало является определяющим и в поэме Нонны Слепаковой.
Задача автора, безусловно, не сводится к перепевам Пушкина; она скорее в попытке представить современному читателю Евгения XX века, запечатлеть героя-современника наедине с веком и мирозданием.
Первая часть поэмы посвящена герою и заканчивается его встречей с Монументом. Евгений, как и его тёзка в XIX веке, оказывается в момент приближающегося наводнения на огромной петербургской площади. Находясь в контексте петербургской повести, он явно осознаёт традиционность и литературность ситуации:
И сладострастие ума,
Как дрожь, Евгения объемлет.
Сощурясь, пуговку крутя
И губы искривив капризно,
“Добро, строитель коммунизма!” –
Он говорит как бы шутя .
Евгений середины двадцатого столетия “говорит как бы шутя”, в то время как обезумевший пушкинский Евгений, потрясённый потерей Параши, оказавшись перед монументом “мощного властелина судьбы”, бросает вызов Всаднику, “злобно задрожав”. Разница в позициях двух Евгениев очевидна. Герой Слепаковой не столько бросает вызов Монументу, сколько наслаждается пафосом острых и умных словесных построений своего монолога, прислушиваясь к нему как бы со стороны. Его взгляд на мир насквозь пронизан иронией. Современный Евгений проживает свою жизнь и одновременно играет себя. Подробно характеризуется то, как произносит Евгений свой несколько театральный монолог:
Немного больше о технологиях >>>
Л.Н. Гумилев и психофизика
Паранормальные
явления (ПЯ) обычно подразделяют на информационные и силовые. Типичным примером
первых является телепатия, вторых – психокинез. Известно также, что иногда ПЯ
проявляются спонтанно, непреднамеренно. Пожалуй, самым известным примером
такого рода являются спонтанно ...
Механика. Античность и эллинский период
Исторический экскурс в прошлое физики, вне
всякого сомнения, позволяет лучше понять логику формирования и развития этой
науки, приведшую к современному ее состоянию. Нам представляется, что понимание
причины возникновения физики, ее изначальных целей, знакомство с этапами ее
ра ...
