Образ Медного Всадника в поэзии конца XX века
Евгений говорил без гнева,
Но с едкой живостью. Он был
Теченьем своего напева
Подхвачен. И свободно плыл,
Смиренно отдаваясь речи
И всё ж прислушиваясь к ней.
Публицистичность речи современного Евгения, обращённой к памятнику Ленина, очевидна:
Но ты, бухгалтер мятежа,
Направленным воображеньем
Учёл и время, и черёд, –
И протыкающим движеньем
Ты руку выбросил вперёд.
Герой говорит, но Ленин остаётся недвижим на своём броневике, хотя погоня всё же начинается. Евгений опять гоним, но не Монументом, а невской водой, разбуженной рукой Того, кто “Балтику побалтывал перстом .”. В петербургской повести появился новый, если можно так выразиться, “персонаж”. Евгений обращается к нему: “О Боже, Боже, пощади!”
Нужно отметить, что если в контексте петербургского мифа Демиург – это прежде всего Пётр, то здесь, как и положено, – Господь.
Ну а Господь склонился над Невой.
Во тьме под ним высвечивалась робко
Исакия золоченая кнопка,
А вкруг неё щетинились, густы,
Какие-то иголки: это были,
Скорей всего, антенны или шпили
В игольнике кромешной темноты.
Любопытно, что с появлением этого “персонажа” привычная коллизия, построенная на противопоставлении Евгения и Монумента и как будто даже заявленная в начале поэмы, не реализуется. Герой не противостоит Монументу, это противостояние только кажущееся. В двусмысленном, нереальном, преображённом стихией пейзаже самым реальным оказывается Монумент, который и становится спасительным для Евгения:
Но вот вершины пьедестала
Достиг Евгений и устало
Присел под бронзовой полой,
Где в складках пыль десятилетий
В клубки закатана дождём .
Герой наедине с Вождём.
Их двое, и над ними – Третий,
Ни тем не занят, ни другим –
Стихийным бедствием одним.
С точки зрения этого Третьего, Евгений и Монумент объединены, они – одно. (В какой-то мере можно, наверно, говорить и о литературной традиции превращения страдающего героя в пародийный памятник своему гонителю: бедный Евгений верхом на льве, Дудкин верхом на Липпанченко в романе А.Белого “Петербург”.) Но принципиально, что в поэме, о которой идёт речь, Евгений не столько кумиро- или тираноборец, сколько богоборец: он противостоит скорее не Монументу, олицетворяющему власть, империю, бездуховную силу подавления, а самому Господу. Это не пушкинский бедный, безумный Евгений с измученной душой, а неприкаянный, не верящий ни в Бога, ни в чёрта (хочется добавить – ни в Вождя) человек с иронией во взгляде и опустошённостью в душе.
Тут, переждав пять-шесть мгновений,
Преодолев губную дрожь,
Вдруг усмехнулся мой Евгений,
“Ха-ха! – сказал. – И я хорош!
С кем спорю? С медью безответной!
Где угнездился? Под Вождём!”
Традиционного оживления статуи так и не происходит. Монумент настолько бесчеловечен, безжизнен, неизменен, догматичен, что ожить, даже для того, чтобы “за речь, лишённую почтенья”, “легко сощёлкнуть” героя “в пучину с пьедестала”, он не может:
Но неизменен жест металла:
Тебе рукой не шевельнуть –
Она указывает путь.
Оживление невозможно и потому, что всё произнесённое Евгением – “всего лишь тема, ход сюжетный”, современный Евгений не бросает вызова судьбе в лице статуи, как это было в “Медном Всаднике” и “Каменном Госте” Пушкина. Монумент – это памятник двоим: “Тебе и мне. На том стоим”.
Итак, поэты конца XX века активно обращаются к пушкинскому тексту, трансформируя его сюжетные ходы и образы. Несмотря на это “осовременивание”, главной темой рассмотренных произведений является обращение к Медному Всаднику – монументу Фальконе. Но нельзя не упомянуть и о других “знаковых” бронзовых воплощениях Петра, которые вступают в диалог друг с другом, – вспомним высказывание И.Бродского: “Дух Петра Первого всё ещё куда более ощутим здесь, чем душок позднейших эпох” (“Ленинград”).
Первым своеобразным памятником Петру, породившим множество легенд, можно считать “восковую персону”. По меткому замечанию Кривулина, “восковая персона” предвосхищала вечно живого, залёгшего в мавзолее Ленина – хотя и материал, и замысел Растрелли куда гуманнее .” (“Царь и сфинкс”).
Восковой Пётр готов ожить – не в этом ли легендарном оживании “восковой персоны” таятся отчасти корни сюжета про оживающего Медного Всадника? Так или иначе, Пётр оживал и будучи “восковой персоной”, и воплотившись в “Медный Всадник” (заметим сходство в применении иносказательного, непрямого называния, без имени изображённого лица). И до сих пор “восковая персона” воспринимается с каким-то метафизическим чувством.
Немного больше о технологиях >>>
Обобщенный принцип наименьшего действия
Введены
континуально многозначные функции, позволяющие адекватно описывать физические
задачи. Показано их отличие от разрывных функций. Сформулирована и решена
вариационная задача для функционалов с разрывным интегрантом, зависящих от
линейных интегральных операторов, действующ ...
Каталитический этюд
Современное учение о катализе можно
уподобить гигантскому живописному полотну, на котором с большого расстояния
различимы два частично пересекающихся сюжета. Первый включает процессы, с
помощью которых химики стремятся производить то, что давно умела делать
природа. Речь идет в ...
